В день эксперимента Борис, как обычно, встал рано утром, умылся, не спеша позавтракал, шутливо перебросившись с женой парой фраз.Затем вышел из дома. «Что день грядущий мне готовит?» — подумал летчик, глянув по привычке на небо. Высокий небосклон был чист и прозрачен. Это удовлетворяло. Довольно улыбнувшись, Борис свернул по тропинке в лес. Он не представлял себе лучшего отдыха, чем эта прогулка по сосновому бору среди терпкого лесного запаха, настоянного на медовом аромате трав и цветов, на густом грибном духе и пряности заросшего полынью оврага. В комнате раздавался сухой треск бильярдных шаров и, как всегда, штурман экипажа Леня Андреев обыграл радиста Пашу Сыромятникова, который несмотря на ранний час, уже сидел под столом и жизнерадостно кукарекал. — Артисты! — добродушно хмыкнул Борис. — Интересно, когда же они о деле думают? Ночами, что ли?

Служебный автобус отвез экипаж к стоящей в бетонном кармане светло-серой «двадцатке». Орлов радушно поздоровался с механиком, по-хозяйски обошел самолет, и, чему-то улыбаясь, надел белый сетчатый подшлемник, гермошлем с зеленым светофильтром и поднялся в кабину.
Эксперимент не удался. Еще на взлете летчик почувствовал, как непривычно медленно разгоняется машина, как невыносимо тяжело поднимается она в воздух. Казалось, самолет не взлетал, а карабкался на невидимую гору. Достигнув своей высшей точки и устав, наверное, бороться и сопротивляться страшному напряжению, раздиравшему ее железное тело, «двадцатка» на какое-то время замерла, начала проседать и вдруг, мгновенно преобразившись, серебряной щукой скользнув вниз, с удивительной легкостью и пугающей быстротой понеслась к земле.

Борису приходилось выпрыгивать с парашютом из разваливающейся машины, катапультироваться из горящей, приземляться с остановившимися двигателями. Всегда выручали его выдержка, самообладание, мужество, способность преодолеть страх. Поэтому он и принял решение садиться на фюзеляж. Да и не мог поступить иначе — не было у него ни высоты, ни скорости. Очнувшись, летчик не сразу сообразил, где он и что с ним случилось, над ним был стерильно белый потолок и такие же неправдоподобно белые стены, а сам он, закованный в гипс, лежал, вернее висел, на сложной системе блоков, тяг и грузов. Он попробовал пошевелиться, но тело не повиновалось, в ног он не чувствовал, будто их и не было. Замирая от страха, он резко дернулся и сразу же снова впал в забытье.

Старушка-сиделка, проработавшая в госпитале всю свою жизнь, переживая мучения летчика, уговаривала: «Ты покричи. Покричи, лучше станет». Но Борис не кричал. Когда было совсем невмоготу, когда боль становилась невыносимой, белел, скрежетал зубами, закусывал до крови губы и молча уходил в беспамятство. Нельзя было не преклониться перед этой силой духа, характера, хотя с первого взгляда Орлов не производил впечатления волевого человека. Высокий, чуть неуклюжий и флегматичный, с добродушным открытым лицом, с глазами, искрящимися природной мягкостью, Борис напоминал большого, внезапно выросшего подростка. Но таким он только казался и то лишь на земле.

Сплав интуиции и многолетнего опыта испытательской работы; великолепная реакция профессионала; автоматизм действий, доведенный до совершенства; универсальность обширных инженерных знаний плюс светлая голова, крепкие руки — вот характеристика Бориса Орлова, летчика-испытателя первого класса. Но главной чертой его, безусловно, неординарного характера являлась необыкновенная целеустремленность заслуженного летчика-испытателя, а также его скрытое и неистребимое упорство, когда нужно добиться высокой цели. К тому же, он относился к категории людей-максималистов: если любить, то по-настоящему, если летать, то всю жизнь. Поэтому вовсе не удивительно то, что первым его вопросом врачу был вопрос о полетах — будет ли он летать. И тут же как клятва: «Я буду летать, чего бы мне это ни стоило!»

За страстное и непреодолимое это желание кто-то назвал Орлова «фанатиком». Но это был не фанатизм, это была одержимость мечты, осуществившейся, ставшей делом всей жизни. Это была вечная жажда неба человека с крылатой душой, которую Орлов не мог утолить, как и сотни его соратников-летчиков. Безропотно в течение трех месяцев .выполнял он рекомендации врачей, мужественно перенес несколько сложнейших операций, выдержал и поборол неподвижность. Ему надо было подняться, и он поднялся. Помогла Ольга, его жена, друг и товарищ, мать его детей. В любое время суток, едва открыв глаза, он видел ее, встречал ее взгляд, полный любви, боли и тревоги. Она понимала его, знала, что он снова видит аэродром, снова живет той жизнью, в которой было все, кроме покоя. И, как могла, помогала.

Наконец, настал тот долгожданный день, когда Бориса выписали из госпиталя. Пришли друзья, было много цветов и теплых слов. Ольга, радостная и веселая, заметила вдруг тень беспокойства в глазах мужа. Увидела и тотчас поняла причину: он думал о медицинской комиссии, об этом «чистилище», через которое проходит каждый летчик; об этом фильтре, пропускающем через себя только самых здоровых; об этой двери, за которой остаются подчас разбитые надежды, радужные мысли и иллюзии. Он стал учиться ходить. Высокий, неестественно прямой, вначале передвигался на костылях, потом с палочкой, затем приступил к зарядке. Каждое движение приносило острую боль: так восстанавливалась гибкость позвоночника. Наклоны вперед и вбок, висы на перекладине укрепляли мышцы спины. Помогала работа с гантелями. Тысячи раз повторял он одно и то же упражнение: наклонялся, упираясь рукой а колено. Через несколько месяцев упорных тренировок позвоночник стал обретать подвижность, боли постепенно угасли.

Борис начал плавать в бассейне, бегать по утрам. Прошел год, и человек стал совершенно здоровым. Чуда могло не случиться, не будь рядом жены, Ольга была его надеждой и опорой. Они делали вместе зарядку, бегали по утрам, ходили в бассейн. Она вселяла в него уверенность в минуты отчаяния. Она была нянькой, тренером, партнером... Придя на комиссию, он сказал: — Я должен и буду летать. На чем угодно, пусть на какой-нибудь «этажерке». И где угодно. Заключение комиссии было деловым и лаконичным: Признать летчика-испытателя 1-го класса Орлова Б. А. годным к полетам на всех типах дозвуковых и транспортных самолетов. Но эта казенная фраза прозвучала для Бориса сонатой Бетховена. Небо ему открыли, а небо — это работа, мечта, жизнь